Земля  - Михаил Елизаров

– Примерно… – соврал я.

– Но штука в том, что мы ничем не отличаемся от этого кота. Просто находимся в другой, планетарного масштаба коробке и вроде бы одновременно живы и мертвы. Конечный же итог нашего экзистенциального колебания напрямую зависит от верховного наблюдателя, который находится вне. Его ревизия нашей коробки, судя по всему, и есть Страшный суд. Но песок засыпал снег, а значит, наблюдатель давно уже заглянул к нам в коробочку. А если не заглянул, а время закончилось, то не умер ли он, наш наблюдатель? Это и заподозрил Фридрих Ницше, когда обнародовал весть о кончине Бога.

– Прикольно, – сказал я. – То есть очень интересно. И ты, значит, как герой из “Мементо”, записала это на себе, чтоб не забыть?

– У меня, видишь ли, нет нарушений памяти. В архаических обществах татуировка, шрам наносились на тело при какой-нибудь инициации, то есть обряде посвящения. А любой обряд, какой ни возьми, в глубинной своей сути – похоронный. Ты же обращал внимание, что свадьба очень похожа на похороны? Стол с едой, торжественная одежда. В женихе умирает холостяк. Невеста умирает в жену… Посмотри, – она провела рукой, – сколько раз я уже умирала – не сосчитать. Целое кладбище…

– Ну, это же не то! – с облегчением сказал я. – Не по-настоящему!

– С каждым таким “похоронным” обрядом посвящённый как бы перетекает из одного состояния смерти в другое – по замкнутому кругу. Неоплатоники и пифагорейцы, и так аж до самого Ницше, полагали, что всё наше небытие, которое мы изо всех сил стараемся наделить признаками бытия, устроено циклично. Человечество поголовно обречено на самоповтор, включая нас с тобой, лежащих на этом продавленном диване. Мы уже встречались в этой же комнате вечность тому назад и встретимся ещё раз, потрахаемся, поболтаем, я попрошу тебя принести мне воды. Только кипячёной, а не из-под крана!.. Принесёшь? И вырубишь заодно, – сказала требовательно, – эту невыносимую люстру!..

Я послушно встал, зацепил пальцем выключатель. Комната, и вместе с ней и вся квартира, погрузилась в темноту.

Синий потусторонний свет струился из кухни. Его источал фонарь за окном, болтающийся, как макет НЛО, на длинном, похожем на лиану электропроводе. Лампа в нём была обычной, но отражатель лучил химическую синеву, оттенявшую своим электрическим холодом заплесневелую луну, тучи, напоминающие клубы промышленного дыма. Мокрыми блёстками сыпал снег…

– Помнишь, Тринити говорит Нео, что дежавю – это сбой в матрице, когда меняют программы… – донёсся из комнаты голос Алины. – Это и правда сбой, но только в памяти, основная задача которой – не сохранять, а забывать. А если запоминать, то очень избирательно…

Я встал вплотную возле окна, чувствуя ногами тёплые, шероховатые, в облупившейся краске рёбра батареи. Может, от этого шершавого тепла, от вида облаков и гниловатой луны в пепельной дымке забрезжило выдуманное узнавание. Конечно, я не единожды стоял возле подоконника и наблюдал синие тени ночного двора, снежинки. И происходило это вчера или бесконечность назад – разницы не было…

– Ты белого кролика поэтому набила? – спросил я.

– Нет, – чуть помолчав, ответила Алина. – От дурости. Пятнадцать когда исполнилось, захотелось как-то изъебнуться. А теперь не знаю, что с ним делать. Этого кролика Никите в мастерскую не сбагрить…

Я ополоснул чашку, нацедил воды из остывшего чайника и вернулся в комнату.

– Ты ведь, пожалуй, слышал про “Откровение Святого Иоанна Богослова”? – спросила Алина. – Этот текст ещё называют “Апокалипсисом”.

– Слышал, но не читал.

– Зря. Безусловный хит Нового Завета. И одна из самых затасканных цитат относится к третьей главе: “И Ангелу Сардийской церкви напиши: так говорит Имеющий семь духов Божиих и семь звёзд: знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мёртв…” О чём фраза? Ну, кроме того что мёртвые безымянные? По-простому, в двух словах…

– Это сложная аллегория. – сказал я, чуть помучившись.

– Вообще никакой аллегории. Ответ на поверхности. Ну? – чуть подождала. – Речь идёт о заблуждении. Скажи, положа руку на сердце: ты жив? – она чуть отпила и поставила чашку на пол.

– Да, конечно…

– А Иоанн Богослов считает, что утверждать такое может только очень самонадеянный и неумный человек. “Ты думаешь, что ты жив”, – говорит он, но на самом деле ты обычный сакер, в переводе на русский – лох.

Я присел рядом, заполз рукой под одеяло. Моя кисть как паук вскарабкалась по бедру и примостилась на Алинином лобке:

– Эта мудрость, если не путаю, запечатлена здесь?

Алина смахнула мою руку.

– Конкретно там сказано: “There’s a sucker die every minute” – каждую минуту умирает лох. Но это переиначенная фраза Финеаса Тейлора Барнума. В оригинале было, что лох каждую минуту рождается…

– А кто такой Барнум? – спросил я извиняющимся тоном. Впрочем, Алина никак не показывала, что её коробит моя девственная эрудиция. Судя по всему, ей даже нравилось объяснять, наставлять.

– Американец, который придумал современный шоу-бизнес. В середине девятнадцатого века он прославился передвижным цирком уродов, который называл “Величайшее шоу в мире”. Четырёхногая женщина Мертл Корбин на моей лопатке была одной из его прим. Девушка поблистала до девятнадцати лет, а потом вышла замуж за врача и родила пятерых детей. Влагалищ у неё, кстати, было два, и рожала она от случая к случаю из разных. Такая вот Мертл, – Алина вздохнула. – Очередная графическая ошибка молодости. Сейчас пребывает на одних правах с белым кроликом и прозекторским швом на брюхе. И ведь не убрать уже…

Я прилёг рядом с Алиной и попытался отвоевать себе кусочек “савана”.

– В общем, возвращаясь к нашему Иоанну Богослову, – Алина неохотно поделилась одеялом, – единственное, что человек может сказать о себе с полной уверенностью: “Я – мёртв!”

– Но это будет просто фигурой речи, – сказал я с неожиданной для меня самого грустью. – Ведь настоящие мертвецы ни с кем уже не говорят…

– Ну надо же! – голос Алины сочился ядом сарказма. Она чуть отодвинулась от меня. Глаза сверкнули темнотой. – Вот я дурочка, прикинь?! Несла тут чёрт-те что, а главного-то не учла. А ты меня подловил и срезал – прям как Никита!..

– Что ты! – я спохватился, досадуя. – Я же понимаю, что ты говорила о высоком. Человеческая жизнь коротка, и с точки зрения вечности мы все трупы в ближайшей перспективе.

– Нет уж, подожди, – Алина присела, набросив одеяло на плечи. – Ты вот часто видел мёртвых людей? Не кладбища, надгробия, а именно мертвецов?

– Не очень, – ответил и подумал, что моё скромное “не очень” – изрядный перебор. По-хорошему, видел-то всего два раза: белгородскую бабу Тосю да покойную родственницу командира части полковника Жаркова, для которой я долбил могилу.

– Ну, скольких? – настаивала Алина.

– Если честно, только двоих. Точнее, двух – это женщины были…